Вплоть до начала 1990-х годов в российском (советском) обществоведении господствовали установки, исходящие из официальной идеологии – «марксизма-ленинизма». Априорно одобряемым пролетарскому интернационализму и советскому патриотизму противостоял априорно неодобряемый буржуазный (мелкобуржуазный) национализм.
Когда в 1989 году, в условиях начавшейся реставрации капитализма, состоялись выборы в Советы на многопартийной основе, националисты их с треском проиграли. Лозунги, призывавшие общество консолидироваться по этническому принципу, оно попросту игнорировало. Линии размежевания проходили тогда по социально-классовому и идеологическому критериям. Люди солидаризировались друг с другом в противостоянии КПСС с позиций «демократии» либо в противостоянии «демократам» на базе советского патриотизма.
«Звездный час» русского (и нерусского) национализма пробил в «лихие девяностые». Прошло чуть более десяти лет, и этническая индифферентность общества сменилась сверхчувствительностью к этническим сюжетам. Причем национализм в России теперь нередко (но, разумеется, не всегда!) предстает перед нами в весьма привлекательной для значительной части населения красной (или розовой) советской «упаковке».
Современный русский национализм происходит из двух субкультур, сформировавшихся задолго до распада СССР, – советско-коммунистической и традиционалистски-почвеннической. Именно соревнованием советско-коммунистической и традиционалистски-почвеннической субкультур, их взаимной критикой, попытками сближения, а также их внутренней дифференциацией и определена эволюция русского национализма в последние два десятилетия.
На протяжении всех 1990-х годов монопольным правом на «патриотизм» обладали так называемые коммунопатриоты («красные»), с одной стороны, и «национал-патриоты» («белые» и «розовые»), с другой. В националистической оппозиции «антинародному режиму» имелась также и «коричневая» составляющая, но она игнорировалась основными игроками, как откровенно маргинальная. Что касается официальной власти и либеральной оппозиции, то и та и другая временно устранились от дискуссии по вопросу о роли патриотизма в идеологии и политике.
После 2000 года, то есть со сменой ельцинской администрации на путинскую, происходят следующие изменения:
а) Власть начинает активно играть на поле, прежде занятом «профессиональными патриотами». Она перестает позиционировать себя как либеральную (несмотря на продолжение курса экономического либерализма) и пытается использовать риторику и символику своих оппонентов, причем как из «красной», так и из «белой» части националистического спектра.
б) В борьбу за право именования себя «патриотами» включается часть либералов. Политики и интеллектуалы, еще недавно исходившие из того, что патриотизм – интимное чувство, которое (также как, скажем, религиозное) неприлично использовать в инструментальных целях, осознают мощный мобилизационный потенциал национальных чувств и пытаются поставить его себе на службу.
в) На политической сцене появляются весьма экзотичные идеологические гибриды. Похоже, что именно зашкаливающая степень их эклектичности служит залогом их привлекательности. И настоящим коммунистам, сохраняющим верность марксизму, приходится выдерживать со стороны этих «гибридов» (нередко оперирующих к тому же левой риторикой и лозунгами) жесткую конкуренцию за влияние на массы [1].
Поворот буржуазной власти и либералов к патриотизму в начале «нулевых» был неслучаен. Сегодня патриотизм – это не просто дань моде. Здесь – холодный политический расчет. Космополитизм Ельцина и патриотизм Путина не следует противопоставлять, поскольку это – два этапа одного процесса: утверждение капитализма в России. Если при Ельцине патриотические чувства у бывших советских граждан целенаправленно выхолащивались и притуплялись, чтобы под флагом космополитизма, индивидуализма и эгоизма легче было осуществить демонтаж советской (социалистической) государственности и произвести «распил» общенародной собственности, то начатая при Путине активная патриотическая «накачка» имеет своей целью укрепление уже иной – буржуазной – государственности и защиту частной собственности олигархов, которая в изрядном количестве прилипла к их рукам в результате «рыночных реформ». Неслучайно лейтмотивом первого президентского срока Путина стала его фраза, которая теперь с успехом может претендовать на звание хрестоматийной: «Пересмотра итогов приватизации не будет».
Все течет, все изменяется. То, что раньше, в «лихие девяностые», помогало коммунистам выстоять в борьбе с «антинародным режимом», теперь, в начале XXI века, создает для них серьезные проблемы. Если при Ельцине, когда в обществе еще были свежи воспоминания о советском прошлом, патриотизм служил (разумеется, с существенными оговорками) своего рода «визитной карточкой», «политическим маркером» коммунистической оппозиции, то теперь, когда власть тоже активно разыгрывает «патриотическую карту», пропаганда патриотизма работает скорее на правящий режим, а также на ультраправых националистов. Если до 1993 года (включительно) для коммунистов и был допустим временный тактический союз с националистами в борьбе за сохранение Советской власти (хотя и этот вопрос остается спорным), то после окончательного упразднения последней в условиях укрепления буржуазной государственности единый «народно-патриотический» («красно-белый») фронт становится явным анахронизмом. Причем очень опасным для самих коммунистов. В новой ситуации коммунистические силы в России поставлены перед необходимостью существенной корректировки своих идеологических, программных и тактических установок, ибо в условиях поворота власти в сторону патриотизма они рискуют оказаться в роли маленького красного хвостика буржуазной системы и потерять свое самостоятельное политическое лицо, растворившись в океане буржуазного патриотизма и национализма. Российские коммунисты должны четко и ясно ответить на вопрос: чем их понимание патриотизма (особенно в свете событий вокруг Крыма и Украины) отличается от патриотизма официального, буржуазного?
Однако на сегодняшний день на левом фланге современного российского политического спектра продолжает доминировать течение, которое сложилось еще в начале 1990-х гг. И хотя его представители обычно позиционируют себя коммунистами, правильнее было бы обозначить его термином «коммунопатриотизм». Феномен коммунопатриотизма возник из реакции на крах советского строя. Поскольку официальная идеология – догматизированный «марксизм-ленинизм» – утратила кредит доверия в конце 1980-х – начале 1990-х годов, ее приверженцы столкнулись с необходимостью ответа на вызов времени. Такой ответ был предложен идеологами КПРФ во главе с Г.А. Зюгановым.
Идеология коммунопатриотизма представляет собой гибрид из догматизированного марксизма-ленинизма и национализма, носящего в основном этатистски-имперский характер, но не чуждого и элементов этнического национализма. Сей эклектический гибрид выдается его создателями за «творческое развитие марксистско-ленинской теории применительно к современности». Основные черты данного гибрида таковы:
1. Появление ксенофобски-шовинистических мотивов и постоянное усиление их роли в аргументации. Из программных заявлений патриотов коммунистического образца постепенно исчезают реверансы в сторону пролетарского интернационализма, зато все более заметными становятся конспирологические выпады по адресу «сионизированного капитала» и других явных и скрытых врагов России. Данное смещение произошло не только в риторике лидеров КПРФ, но и в высказываниях так называемых «радикальных» («революционных», «ортодоксальных») коммунистов – в частности, Виктора Анпилова. Теоретическая и агитационно-пропагандистская беспомощность, неспособность донести коммунистические (собственно марксистские) идеи до сознания широких масс, а также ориентация, главным образом, на выборы и боязнь растерять свою «электоральную базу» – все это делает многих нынешних «левых» заложниками мелкобуржуазных протестных настроений политически неграмотных, зараженных националистическими предрассудками обывателей. В этой ситуации необходимым инструментом сохранения электората является для так называемых «коммунистов» (а точнее – «коммунопатриотов») канализирование протестной энергии мелкобуржуазных и люмпенизированных обывательских масс против чужаков (евреев, кавказцев, мигрантов) и врагов России («мировой закулисы»). Отсюда – активное перенимание коммунопатриотами националистической риторики («государствообразующий русский народ») и участие КПРФ в откровенно националистических объединениях, типа «Народного ополчения» и «Русского Лада». В условиях буржуазного общества, расколотого на антагонистические классы эксплуататоров и эксплуатируемых, призывы к «национальному единению» объективно льют воду на мельницу эксплуататоров.
2. Попытки апроприации христианства. В книгах Зюганова и его единомышленников проводится мысль о внутренней гармонии социалистических и христианских идей. Коль скоро Христос проповедовал равенство и социальную справедливость, то его, согласно этой логике, вполне можно считать первым коммунистом. При этом смазывается принципиальное различие между марксизмом и прочими идеологическими доктринами (в том числе и религиозными), а именно: марксизм призван изменить мир на научной основе.
3. Тезис об органичности социализма/коммунизма русскому национальному менталитету (и, соответственно, о несовместимости «русской души» с западным капитализмом). Коллективизм социалистической идеи есть не что иное, как разновидность «соборности», «всеединства». Ленину с его воинствующим атеизмом предпочитают фальшивый образ Сталина, «выпускника духовной семинарии, помирившегося с церковью» и обратившегося к народу в 1941 году со словами «братья и сестры».
4. Форсированное развитие идеи враждебности Запада по отношению к России и интерпретация российско-западного противостояния в культурно-цивилизационных и геополитических терминах: оно чаще всего преподносится не как межформационное столкновение («социализм – капитализм»), а как «конфликт цивилизаций» (высокодуховная «богоносная» Россия и бездуховный секулярный Запад, континентальная евразийская империя и англо-саксонский колониально-океанический атлантизм, теллурократия и талассократия и т.п.). Формационный (марксистский) дискурс все более уступает место цивилизационному.
5. Изображение большевистских деятелей-революционеров в качестве «державников» и «патриотов», строителей российской государственности. Шаги к восстановлению национальной территории в границах империи Романовых предпринял уже Ленин, а Сталин завершил дело, начатое Лениным. При этом явно затушевываются их революционные взгляды и революционная деятельность до 1917 года, направленная на борьбу с царизмом.
В стилизации русского коммунизма под аутентично национальную идеологию на страницах просоветской политической публицистики особенно активен Сергей Георгиевич Кара-Мурза. В последние несколько лет его книгам удалось выйти за рамки маргинальной околопартийной литературы и стать своего рода бестселлерами. Круг идей, которым ему удалось завоевать массового читателя, может быть выражен формулой «социалистическое державничество». По мнению С.Г. Кара-Мурзы, в ходе реализации «советского проекта» большевиками была воссоздана модель жизнеустройства, по целому ряду сущностных характеристик сходная с дореволюционной самодержавной Россией, правда, в отличие от последней, гораздо лучше адаптированная к условиям и потребностям индустриального общества. СССР являлся своего рода «реинкарнацией» Российской империи, а так называемый «реальный социализм/коммунизм» представлял собой не что иное, как историческую альтернативу западной, либерально-капиталистической цивилизации. Вместе с тем, в отличие от дореволюционной России, СССР был не просто великой державой, но государством, построенным на фундаменте социализма, а значит заботившемся (в отличие от царского режима) о благе простого народа.
Наиболее крупными платформами для выражения коммунопатриотических идей сегодня выступают газеты «Советская Россия», «Правда», «Патриот», а также официальный сайт КПРФ. Точку зрения «ультрасталинистов» выражала нерегулярно выходившая и плохо напечатанная газета «Дуэль», а затем – ее реинкарнации «К барьеру!» и «Своими именами». Симптоматично, что по количеству конспирологических обличений «жидомасонов» и их «прихвостней» эти «красные» (по замыслу) издания не уступают многим «коричневым» [2].
Что касается националистов откровенно некоммунистического толка, то здесь следует выделить два основных направления: традиционалисты («белые») и почвенники («розовые»). Линия размежевания между традиционалистами и почвенниками пролегает, прежде всего, по вопросу о преемственности между «исторической Россией» и советским режимом. Для традиционалистов большевизм означал радикальный разрыв исторического континуума, как в политическом, так и в культурном отношении. То, что произошло со страной после Октября 1917 года, – это катастрофа, результатом которой стало почти полное уничтожение великой государственности и великой культуры. Взгляд почвенников на большевизм не столь однозначен. Признавая трагический характер событий 1917 года, они склонны рассматривать советский период российской истории в терминах удержания и сохранения базисных ценностей предшествующего периода.
Данным размежеванием определены и другие черты, отличающие традиционалистов от почвенников. Если традиционалисты практически идентифицируют себя с интеллигенцией, покинувшей Россию после 1917 года, то почвенники противопоставляют себя в качестве «реалистов» эмигрантам и их потомкам как «идеалистам», не знающим современной российской действительности и потому склонным к ригоризму и патронажу. Последовательный антикоммунизм традиционалистов влечет за собой антисталинизм, что резко контрастирует с сакрализацией фигуры Сталина среди одной части почвенничества («державный сталинизм») и с терпимым отношением к сталинизму среди другой его части. Различные вариации почвеннической идеологии возникают из различий в интерпретации советского периода и, в частности, в способах включения советских символов в собственную семантическую систему [3].
В рядах самих почвенников имеются серьезные разногласия по вопросу о месте и роли православия в российской истории. Так, Валентина Чеснокова представляет секулярное, а Михаил Назаров – православно-фундаменталистское направление почвеннического национализма. В рамках первого направления православию отводится важная, но не определяющая роль в строительстве будущей национальной государственности. Потенциал национального спасения заключается в особенностях русского «ментального кода» (нестяжательство, самопожертвование, коллективизм, сакрализация государственной власти). В рамках второго направления возвращение к православию и установление «православной монархии» рассматривается как необходимое условие политического и культурного выживания нации.
Бурную активность на ниве православно-фундаменталистского почвенничества развил дьякон Андрей Кураев. Из секулярных почвенников стоит выделить Георгия Гачева, Юрия Бородая, Александра Панарина и уже упомянутого Сергея Кара-Мурзу. Последний, снискав себе широкую популярность разоблачением черных мифов о советском прошлом нашей страны, использует свой авторитет для дискредитации марксизма, выгодно противопоставляя марксистской теории практику реального социалистического строительства. Прослеживается попытка «оторвать» основателей Советского государства – Ленина и Сталина – от их идейных предшественников – Маркса и Энгельса. Утверждается, что революции XX века и социалистические преобразования в России и других странах якобы осуществлялись не «по Марксу», а во многом вопреки ему. Именно на марксистскую теорию С.Г. Кара-Мурза и его последователи возлагают ответственность за кровавые издержки революционного процесса и провал «советского проекта» [4]. Однако в процессе критического анализа работ Маркса и Энгельса С.Г. Кара-Мурза допускает многочисленные передергивания, умолчания, искажения и даже откровенные фальсификации, в чем его не единожды уличали наиболее «подкованные» знатоки наследия классиков марксизма [5]. Мировоззрение Кара-Мурзы представляет собой весьма причудливую эклектическую смесь из марксизма, неонародничества, евразийства и геополитики, обильно приправленную цивилизационным подходом. Именно С.Г. Кара-Мурза в свое время выступал в качестве идейного вдохновителя создания «партии цивилизационного типа» «За нашу Родину!» (которая в июле 2012 года была, наконец, с третьей попытки зарегистрирована). И в своих взглядах на марксизм С.Г. Кара-Мурза отнюдь не одинок. В почвенническом лагере у него есть немало единомышленников.
У коммунопатриотов и почвенников, безусловно, имеется ряд точек соприкосновения. Во-первых, мышлению коммунопатриотов и почвенников свойственна общая направленность – антилиберальная и антизападническая. Но если для первых Запад ненавистен потому, что оттуда к нам пришел либерализм, то для вторых либерализм ненавистен потому, что пришел к нам с Запада.
Коммунопатриотов и почвенников сближают представления о политической системе, наиболее подходящей для России. Это та или иная форма авторитаризма («автократии», «национальной диктатуры»). Пункт, по которому они не могут договориться друг с другом, – это идеальный социальный строй, к реставрации которого следует стремиться. Для коммунопатриотов таким идеалом является советский режим, тогда как в глазах почвенников этот режим означал разрыв с православием и уже по этой причине может служить ориентиром лишь с весьма существенными оговорками. Показная лояльность коммунопатриотов русско-православной традиции сочетается с пиететом перед Дзержинским и другими символами коммунистического режима, что вступает в противоречие с агрессивным отторжением этих символов большинством почвенников.
Уместно выделить еще ряд моментов, отличающих программу «красных» от программы «белых» и «розовых». Коммунопатриоты высказываются за сохранение федерализма, тогда как почвенники (и традиционалисты) считают необходимым демонтировать федерализм в пользу унитарного государства. Коммунопатриоты провозглашают своей целью «укрепление федерального многонационального государства», что означает их неготовность принять тезис почвенников о необходимости обеспечить доминирование русских на всех уровнях жизни общества. Максимум, на что эти «коммунисты» идут, стремясь подчеркнуть свою патриотичность, – это вялая поддержка тезиса о введении пропорционального представительства во властных структурах, в результате чего «государствообразующий народ» получит большинство. Однако сторонники Зюганова боятся лоббировать инициативы вроде «Закона о русском народе», поскольку это может лишить их электоральной поддержки среди этнических меньшинств. Форумом, на котором коммунопатриоты встречаются со своими союзниками из почвеннического лагеря, и на котором обсуждаются различные варианты соединения коммунизма с православием, выступает «Народное радио», а также уже упомянутая «Советская Россия» [6]. Взгляды коммунопатриотов и почвенников легко образуют всевозможные помеси. Спорным остается вопрос, к какому из направлений отнести, допустим, Юрия Мухина (с «Армией воли народа»), который, с одной стороны, позиционирует себя коммунистом (и патриотом), но, с другой стороны, резкости его антимарксистских высказываний может позавидовать даже Кара-Мурза.
Среди прочих игроков на российском политическом поле конца XX –начала XXI века, в той или иной степени апеллирующих к советскому прошлому нашей страны, можно назвать еще ряд течений, как чисто националистических, так и представляющих собой всевозможные эклектические сочетания левой и правой идей. Среди них: неоевразийцы (Вадим Кожинов, Александр Дугин), «новые левые» националисты (Эдуард Лимонов с НБП, Сергей Шаргунов с движением «За Родину!»), посткоммунисты (Алексей Подберезкин с «Духовным наследием», Александр Проханов, Сергей Глазьев) и т.д. [7] К числу политических объединений посткоммунистической направленности, возникших относительно недавно, можно отнести движение «Суть времени» во главе с С.Е. Кургиняном, которое, с подачи своего всемудрейшего «гуру», всякий раз при маломальском обострении в стране социально-политической ситуации неизменно поддерживало существующий буржуазный режим.
Таким образом, есть все основания утверждать о формировании в общественно-политической мысли и движении современной России достаточно широкого направления, которое условно можно обозначить как «просоветский антимарксизм». Его представители заявляют о своей приверженности фундаментальным основам советского строя и завоевывают тем самым симпатии большого количества образованных людей, отторгающих политику «десоветизации» и «десталинизации». В «просоветском антимарксизме» выделяются два направления. Представители первого из них на словах клянутся в своей верности марксизму, но будучи не в состоянии правильно использовать его применительно к современной ситуации, принимаются скрещивать марксизм с разными формами национализма, объявляя это «творческим развитием марксистско-ленинской теории». К первому направлению можно отнести коммунопатриотов, посткоммунистов и «новых левых» националистов. Представители второго направления в «просоветском антимарксизме» открыто заявляют о своем неприятии марксизма, как наносного, западнического учения, не совместимого с фундаментальными цивилизационными основами русского (и советского!) жизнеустройства. Сюда относятся почвенники и неоевразийцы.
Феномен «просоветского антимарксизма» (во всех его разновидностях) является весьма тревожным сигналом для коммунистов-марксистов. «Просоветские антимарксисты» используют доверие своих многочисленных сторонников для создания в их глазах ложного, искаженного образа марксизма (вне зависимости от того, позиционируют себя данные политические деятелями в качестве «марксистов» или же, напротив, выступают с критикой марксистской теории), чем наносят значительный ущерб коммунистическому движению. Деятельность «просоветских антимарксистов» – это «попытка «ослепить» левую оппозицию, выбить из-под ее ног твердую идеологическую основу, деморализовать ее сторонников» [8]. И сегодня важнейшая задача коммунистов на фронте теоретической борьбы – дать достойный отпор новоявленным «друзьям народа» с подлинно марксистских позиций.